Пресса
07.10.2010
Гюляра САДЫХ-ЗАДЕ
Казанский Театр оперы и балета неслучайно считается одним из самых продвинутых и успешных оперных заведений России. Тщательный отбор солистов и повышенное внимание к музыкальной составляющей спектаклей (за которой неусыпно следит главный дирижер театра Ренат Салаватов) давно сложились в некий фирменный стиль, которым театр дорожит и на создание которого потратил немало усилий.
До недавнего времени отставала сценическая составляющая: спектакли зачастую шли в старых декорациях, морально устаревшая режиссура не предполагала никаких новаций и тем паче скрытых подтекстов. Понимание того, что опера – это все-таки еще и театр, приходило медленно. Однако с приходом Михаила Панджавидзе Татарский оперный начал медленно разворачиваться в сторону режиссерского театра.
И не то чтобы Панджавидзе так уж рьяно увлекался радикальной режиссурой. Его сценические решения, как правило, вполне умеренны, отношение к авторскому тексту – подчеркнуто корректно. Но с появлением Панджавидзе на оперной сцене казанского театра начала происходить какая-то “живая жизнь”. Его спектакли наполнились вполне объемными, естественными персонажами: им веришь, им сопереживаешь. И что самое удивительное – Михаилу удалось каким-то волшебным образом очистить от ходульной выспренности и карикатурной нарочитости героев в старых спектаклях, к которым он успел приложить руку. Вдобавок он привнес в театр технологические новшества – видеотехнику, многоплановую световую партитуру, начал как-то работать с пространством – то есть делать то, чего раньше в Казани не было. И вот – открывшая нынешний сезон премьера “Лючии ди Ламмермур”.
Режиссер, недолго думая, перевел действие оперы в наши дни, элегантно актуализировав содержание. В буклете либретто начинается со слов: “Всемирный кризис. Банк Эштонов находится на грани банкротства. Чтобы спасти семейный бизнес, Генри собирается выдать свою сестру за главу мощной и успешной банковской корпорации – Артура Бэклоу”.
Поскольку борьба за деньги, власть и влияние ведется во все времена – это константа истории человечества, – а методы борьбы тоже, в сущности, неизменны, кровавая вальтерскоттова драма с легкостью поддается осовремениванию. Вопрос в другом: прием перевода действия в наши дни уж очень затрепан, утратил действенность новизны и кажется обветшавшим анахронизмом.
Пока мировое оперное сообщество ищет новый тренд – не исключено, что вне категорий так называемого “режиссерского театра”, – Казань только-только открывает для себя режиссерский театр. И, быть может, не так уж неправ Панджавидзе, прививая казанской публике привычку воспринимать оперу не как застыло-окостеневшее собрание канонов, но как вполне эластичный художественный материал, поддающийся самым разным режиссерским прочтениям, трактовкам и интерпретациям.
В случае с “Лючией ди Ламмермур” постановщик был поставлен в довольно жесткие рамки. Ему было предложено вписать новую постановку в уже готовую, оставшуюся от старого спектакля конструкцию Игоря Гриневича: сложное, разноуровневое сооружение с двумя лестницами, вторым этажом, поставленное на поворотный круг. И, надо сказать, Панджавидзе блестяще вышел из положения. Он адаптировал “чужую” конструкцию к своему замыслу с остроумием и изобретательностью, право же, заслуживающими уважения.
С первой же сцены взору открывается затейливая картинка: на заднике светятся огни ночного города: Нью-Йорка или Лондона – неважно. Важно, что это картина городского Сити – делового центра мегаполиса: каменные джунгли, в которых иссушается душа и погибает любовь. Гряда небоскребов, тянущихся к небу, – вместо горных пиков Шотландии. Вместо средневекового замка – современный офис с прозрачными стенами и ноутбуками на столах. В офисе кипит деловая активность: звонят мобильники, шелестят бумаги. Стрекочет телетайп, передавая биржевые сводки, суетится “офисный планктон”. А внизу за массивным столом восседает “сам”: банкир Генри Эштон. Позади него, в нише, скрытой раздвижными ширмами, находится плазменный экран большого телевизора – еще одна узнаваемая деталь, непременный атрибут каждого второго спектакля в последние годы. Позже на этом мониторе брат и его начальник охраны изготовят фальшивку, специально для сестры Лючии. Фотомонтаж – вполне в духе времени и приемов черного пиара. Голову Эдгара Равенсвуда приставят к туловищу безымянного молодчика, любвеобильно обнимающего двух полуголых красоток; второй монтаж – якобы Эдгару заламывают руки полицейские.
Конструкция вращается – и открываются новые ракурсы сложносочиненного сооружения. Вот бар, где Эдгара жестоко избивают накачанные байкеры в коже и банданах, нанятые Эштоном: они выезжают на сцену на настоящих мотоциклах, в дымном свете фар. Чем не аналог феодальной дружины?
Вот широкая парадная лестница: по ней поведут невесту и жениха, и на ней же в финале будет застрелен Эдгар – предательски, выстрелом в спину. Так Генри Эштон расплатится с заклятым врагом. И восклицание священника “Что ты наделал?”, в оригинальном либретто обращенное к Эдгару, в спектакле будет адресовано его убийце Эштону.
В контексте спектакля такой финал вполне допустим: согласно версии Панджавидзе, Эдгар вовсе не стремится к смерти. Он целенаправленно напивается в баре, потом в пьяном помутнении снова бредет к дому Эштонов, надеясь найти там Лючию, и не верит тем, кто сообщает о ее смерти. Рвется вперед, нарушая слаженную работу офиса, мешая плавному истечению денежных потоков. И его пристрелят – походя, чтоб не мешал. О смерти Лючии все забыли: бизнес – превыше всего. Бизнес – главный Молох, в разверстую пасть которого Генри Эштон все подбрасывает и подбрасывает топливо: любовь, братскую привязанность, честь, верность, человечность. И остается в бессмысленной пустоте, в которой вращаются лишь жернова денежной машины…
Театр выставил в “Лючии” два состава. Оба были неплохи, но во второй день ансамбль солистов оказался куда выразительней и ярче, чем в первый.
В первый день Лючию пела Ирина Гагитэ (в прошлом Джиоева). Ее партнер, солист Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Чингиз Аюшеев и пел стабильно, и сценически был исключительно раскован и органичен.
Во второй вечер спектакль визуально, образно и музыкально прошел гораздо лучше: казалось, все компоненты его приблизились к идеальному слиянию. Хрустально чистый, светлый, мягко сверкающий в верхнем регистре голос Альбины Шагимуратовой покорял вольными, ненатруженными колоратурами: это было исполнение высокого класса, пожалуй, повыразительней и поэмоциональней, чем у Натали Дессей.
Вместе с белорусским баритоном Станиславом Трифоновым (Генри Эштон) они составили поистине чудесный дуэт: и по чистоте интонации, и по слиянию голосов.
Шагимуратовой удалось в партии передать хрупкую беззащитность жертвы, “мимозную” ранимость своей героини. В партии Эдгара вместе с Шагимуратовой выступал украинский тенор Игорь Бортко: пел стабильно, но душевно как-то не затронул.
В целом же премьеру “Лючии” стоит причислить к несомненным удачам театра. Но это можно было решительно утверждать лишь после второго спектакля.
Источник: http://www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=904&rubric_id=207&crubric_id=100442&pub_id=1136502
Любовь в каменных джунглях
Премьера “Лючии ди Ламмермур” в Татарском театре оперы и балетаГюляра САДЫХ-ЗАДЕ
Казанский Театр оперы и балета неслучайно считается одним из самых продвинутых и успешных оперных заведений России. Тщательный отбор солистов и повышенное внимание к музыкальной составляющей спектаклей (за которой неусыпно следит главный дирижер театра Ренат Салаватов) давно сложились в некий фирменный стиль, которым театр дорожит и на создание которого потратил немало усилий.
До недавнего времени отставала сценическая составляющая: спектакли зачастую шли в старых декорациях, морально устаревшая режиссура не предполагала никаких новаций и тем паче скрытых подтекстов. Понимание того, что опера – это все-таки еще и театр, приходило медленно. Однако с приходом Михаила Панджавидзе Татарский оперный начал медленно разворачиваться в сторону режиссерского театра.
И не то чтобы Панджавидзе так уж рьяно увлекался радикальной режиссурой. Его сценические решения, как правило, вполне умеренны, отношение к авторскому тексту – подчеркнуто корректно. Но с появлением Панджавидзе на оперной сцене казанского театра начала происходить какая-то “живая жизнь”. Его спектакли наполнились вполне объемными, естественными персонажами: им веришь, им сопереживаешь. И что самое удивительное – Михаилу удалось каким-то волшебным образом очистить от ходульной выспренности и карикатурной нарочитости героев в старых спектаклях, к которым он успел приложить руку. Вдобавок он привнес в театр технологические новшества – видеотехнику, многоплановую световую партитуру, начал как-то работать с пространством – то есть делать то, чего раньше в Казани не было. И вот – открывшая нынешний сезон премьера “Лючии ди Ламмермур”.
Режиссер, недолго думая, перевел действие оперы в наши дни, элегантно актуализировав содержание. В буклете либретто начинается со слов: “Всемирный кризис. Банк Эштонов находится на грани банкротства. Чтобы спасти семейный бизнес, Генри собирается выдать свою сестру за главу мощной и успешной банковской корпорации – Артура Бэклоу”.
Поскольку борьба за деньги, власть и влияние ведется во все времена – это константа истории человечества, – а методы борьбы тоже, в сущности, неизменны, кровавая вальтерскоттова драма с легкостью поддается осовремениванию. Вопрос в другом: прием перевода действия в наши дни уж очень затрепан, утратил действенность новизны и кажется обветшавшим анахронизмом.
Пока мировое оперное сообщество ищет новый тренд – не исключено, что вне категорий так называемого “режиссерского театра”, – Казань только-только открывает для себя режиссерский театр. И, быть может, не так уж неправ Панджавидзе, прививая казанской публике привычку воспринимать оперу не как застыло-окостеневшее собрание канонов, но как вполне эластичный художественный материал, поддающийся самым разным режиссерским прочтениям, трактовкам и интерпретациям.
В случае с “Лючией ди Ламмермур” постановщик был поставлен в довольно жесткие рамки. Ему было предложено вписать новую постановку в уже готовую, оставшуюся от старого спектакля конструкцию Игоря Гриневича: сложное, разноуровневое сооружение с двумя лестницами, вторым этажом, поставленное на поворотный круг. И, надо сказать, Панджавидзе блестяще вышел из положения. Он адаптировал “чужую” конструкцию к своему замыслу с остроумием и изобретательностью, право же, заслуживающими уважения.
С первой же сцены взору открывается затейливая картинка: на заднике светятся огни ночного города: Нью-Йорка или Лондона – неважно. Важно, что это картина городского Сити – делового центра мегаполиса: каменные джунгли, в которых иссушается душа и погибает любовь. Гряда небоскребов, тянущихся к небу, – вместо горных пиков Шотландии. Вместо средневекового замка – современный офис с прозрачными стенами и ноутбуками на столах. В офисе кипит деловая активность: звонят мобильники, шелестят бумаги. Стрекочет телетайп, передавая биржевые сводки, суетится “офисный планктон”. А внизу за массивным столом восседает “сам”: банкир Генри Эштон. Позади него, в нише, скрытой раздвижными ширмами, находится плазменный экран большого телевизора – еще одна узнаваемая деталь, непременный атрибут каждого второго спектакля в последние годы. Позже на этом мониторе брат и его начальник охраны изготовят фальшивку, специально для сестры Лючии. Фотомонтаж – вполне в духе времени и приемов черного пиара. Голову Эдгара Равенсвуда приставят к туловищу безымянного молодчика, любвеобильно обнимающего двух полуголых красоток; второй монтаж – якобы Эдгару заламывают руки полицейские.
Конструкция вращается – и открываются новые ракурсы сложносочиненного сооружения. Вот бар, где Эдгара жестоко избивают накачанные байкеры в коже и банданах, нанятые Эштоном: они выезжают на сцену на настоящих мотоциклах, в дымном свете фар. Чем не аналог феодальной дружины?
Вот широкая парадная лестница: по ней поведут невесту и жениха, и на ней же в финале будет застрелен Эдгар – предательски, выстрелом в спину. Так Генри Эштон расплатится с заклятым врагом. И восклицание священника “Что ты наделал?”, в оригинальном либретто обращенное к Эдгару, в спектакле будет адресовано его убийце Эштону.
В контексте спектакля такой финал вполне допустим: согласно версии Панджавидзе, Эдгар вовсе не стремится к смерти. Он целенаправленно напивается в баре, потом в пьяном помутнении снова бредет к дому Эштонов, надеясь найти там Лючию, и не верит тем, кто сообщает о ее смерти. Рвется вперед, нарушая слаженную работу офиса, мешая плавному истечению денежных потоков. И его пристрелят – походя, чтоб не мешал. О смерти Лючии все забыли: бизнес – превыше всего. Бизнес – главный Молох, в разверстую пасть которого Генри Эштон все подбрасывает и подбрасывает топливо: любовь, братскую привязанность, честь, верность, человечность. И остается в бессмысленной пустоте, в которой вращаются лишь жернова денежной машины…
Театр выставил в “Лючии” два состава. Оба были неплохи, но во второй день ансамбль солистов оказался куда выразительней и ярче, чем в первый.
В первый день Лючию пела Ирина Гагитэ (в прошлом Джиоева). Ее партнер, солист Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Чингиз Аюшеев и пел стабильно, и сценически был исключительно раскован и органичен.
Во второй вечер спектакль визуально, образно и музыкально прошел гораздо лучше: казалось, все компоненты его приблизились к идеальному слиянию. Хрустально чистый, светлый, мягко сверкающий в верхнем регистре голос Альбины Шагимуратовой покорял вольными, ненатруженными колоратурами: это было исполнение высокого класса, пожалуй, повыразительней и поэмоциональней, чем у Натали Дессей.
Вместе с белорусским баритоном Станиславом Трифоновым (Генри Эштон) они составили поистине чудесный дуэт: и по чистоте интонации, и по слиянию голосов.
Шагимуратовой удалось в партии передать хрупкую беззащитность жертвы, “мимозную” ранимость своей героини. В партии Эдгара вместе с Шагимуратовой выступал украинский тенор Игорь Бортко: пел стабильно, но душевно как-то не затронул.
В целом же премьеру “Лючии” стоит причислить к несомненным удачам театра. Но это можно было решительно утверждать лишь после второго спектакля.
Источник: http://www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=904&rubric_id=207&crubric_id=100442&pub_id=1136502
