Три дня подряд в зале ТГАТ оперы и балета им. М. Джалиля аншлаг – на открытие сезона дают премьеру оперы Верди «Трубадур». Музыкальный руководитель постановки – дирижер «Новой оперы» Василий Валитов. Накануне премьеры корреспондент «Реального времени» встретилась с маэстро и расспросила его о татарских корнях, особой любви к Казани и, конечно, работе над «Трубадуром».

— Мой дедушка из Татарстана, он татарин, много лет прожил в Казани, потом переехал в Москву, где я и родился.

— Связывает многое, но не родственные узы, а жизненные перипетии. Моим вторым педагогом был выдающийся дирижер, человек, к которому я уже после окончания консерватории приехал в Казань, это Фуат Мансуров. Мы в буквальном смысле слова познакомились на подиуме в БКЗ им. С. Сайдашева, я подошел к Фуату Шакировичу, и он стал не только моим педагогом, но и старшим товарищем на многие годы. Когда Мансурова не стало, я дирижировал оркестром в БКЗ РТ, это был концерт памяти маэстро, и я стоял на том самом месте, где мы с ним познакомились. И для меня Казань – это удивительное место, и она для меня не столько связана с тем, что здесь жил мой дед, а это город, где судьба подарила мне несколько лет общения с Фуатом Шакировичем.

— Мансуров как-то проникся моей просьбой и с первых минут знакомства уже предложил мне свою помощь. Она выражалась в том, что Мансуров приглашал меня на все свои концерты и спектакли в Казань. Я жил с ним в одной квартире, он приходил с репетиции поздно, часов в 11 вечера, и часов до двух ночи мы что-то обсуждали. Это был такой интерактивный мастер-класс. И, естественно, в Москве, где он буквально до последних дней работал в Большом театре, мы постоянно занимались, он давал мне решать творческие задачи.

— Он был очень мудр по отношению к своим студентам, только после его ухода я сумел осознать, сколько он сумел мне дать за такой небольшой отрезок времени. Я получил багаж знаний, которые он дал мне ненавязчиво, я понял это только после его ухода. Вы правы, характер его не был легким, но ко всем ученикам Мансуров относился по-разному. Он мог быть жестким, это правда. Но всем мил не будешь. Надо идти той дорогой, которую выбираешь.

— Ничего оригинального у меня не происходило, каменщиком я не был, с пяти лет играл на скрипке, в шесть уже выступал. ЦМШ оканчивал как пианист и гобоист, как гобоист оканчивал консерваторию и аспирантуру. И потом так сложилось, что еще студентом меня пригласили в молодежный оркестр, который создавала Ирина Архипова вместе с дирижером Леонидом Николаевым. Это был мощный проект, сориентированный на запад и объехавший полмира. После этого Николаев, мой первый профессор по дирижированию в Московской консерватории, еще до того, как я поступил на дирижерский факультет, предложил мне взять молодежный оркестр под свое крыло. И получилась странная последовательность: я получил оркестр еще до того, как начал изучать первые азы дирижирования. Коллектива как такового не было, я начал собирать музыкантов в начале сезона, концертируя при этом как гобоист, и в конце сезона мы сыграли первый концерт.

— Да, это было второе высшее образование, после этого была фактически пятилетняя аспирантура.

— До Новой оперы три года возглавлял оперный театр в Астрахани в качестве главного дирижера и набрался там опыта и наработал репертуар. Но я очень устал в Астрахани и решил вернуться в Москву, где родился. Хотя в Астрахани шикарный театр, он по масштабам похож на Большой театр, там большой зал на тысячу мест и еще три камерных зала. Но… Жизнь там своеобразная, и я вернулся в Москву. Меня пригласил Симонов в филармонию, и параллельно поступило предложение из «Новой оперы». И хотя в этом театре мне была отведена второстепенная роль, но это был театр, и он был мне ближе. Из театра я попал в театр, а симфоническое творчество идет параллельно. И случилось непредвиденное. В «Новой опере» есть топовый фестиваль – «Крещенская неделя», это визитная карточка этого театра, его придумал Евгений Колобов. И за три дня до открытия фестиваля, а открывали мы его «Псковитянкой» Римского-Корсакова, произошел один инцидент, дирижер потерял рабочую форму, и было понятно, что он не сможет продирижировать спектакль. В Москве «Псковитянку» дирижировал только маэстро Владимир Федосеев, который в этот момент был в отъезде. И мне предложили рискнуть.

— Никогда. Все абсолютно с нуля. И мне было отведено три дня, я не спал ни одной ночи, абсолютно, и вышел в оркестровую яму. Зал был переполнен. И благодаря мастерству оркестра, хора, солистов нам удалось с честью выдержать это испытание. Потом просто неделю в лежку лежал и приходил в себя. После этого я уже вошел в репертуар.

— Честное слово, не знаю, кто меня рекомендовал, но со мной встретился директор театра Рауфаль Мухаметзянов и предложил сотрудничество. Я работаю с другими коллективами, например, сотрудничаю с Венской филармонией, в основном, в оперном направлении. В России с театрами как-то не складывается, не то что не хочу – времени нет. Мне интереснее делать какие-то смешанные проекты в Москве, чем гастролировать.

— Я бы сказал, что у меня есть планы, которым я следую. Как я уже сказал, мне очень близка Казань и я люблю сюда приезжать. Меня подкупает, с какой отдачей работает труппа театра. Я работал в нескольких театрах, и мне есть с чем сравнивать. Отношение сказывается на результате. У нас в «Трубадуре» было, кажется, восемь прогонов, и ни на одном из них ни музыканты оркестра, ни хор, ни солисты ни разу не схалтурили. Они работали с полной отдачей. Конечно, солисты, исполнители первых партий должны беречь голоса, но в основном, все работали «как в последний раз». Это подкупает, во-первых, и заставляет и тебя так же относиться, во-вторых.

— Оркестр замечательный! То мастерство, которое демонстрирует оркестр в нюансировке, в отклике на мои пожелания, причем, которые возникают спонтанно, в процессе работы, это говорит о высшем пилотаже музыкантов. В первую очередь, это заслуга главного дирижера театра Рената Салаватова.

— Клаудио Аббадо, к сожалению, ушедший от нас, это Рикардо Мутти и Беренбойм. Из российских дирижеров Владимир Федосеев, Валерий Гергиев. Маэстро Гергиев – это недостижимая величина, я не представляю, как человек может жить в таком ритме!

— Для меня работа была сложная. Мое последнее обращение к музыке Верди было в «Новой опере», мы делали полуконцертное исполнение «Ломбардцев в крестовом походе», это раритетная опера. И мы ее делали с чистого листа. И вот как ты закладываешь артистам оркестра образы, темповые ощущения, они это делают. Это с нуля. В Казани «Трубадур» шел, и, разумеется, какие-то штампы и стереотипы у музыкантов были. И самым сложным было донести до музыкантов те ощущения, что были у меня. Когда спектакль долго идет, привыкаешь к своим ощущениям, и кажется, что это и есть первоисточник. В любом театре считают, что, например, та «Кармен», которая у них идет, она и настоящая, так ее задумал Бизе. Изменить такое ощущение, когда становишься за пульт, невозможно. Надо все убрать и создать новое. Это очень болезненный процесс, потому что по восприятию все должно быть другое, а материал тот же. В этом состояла сложность работы над «Трубадуром». Я старался понять ощущения от музыки режиссера спектакля Ефима Майзеля и идти тем же курсом. Мне кажется, что мы этот курс выдержали.

— Я бы не сказал, что он жесткий. Майзель – очень хорошо организованный человек. Он очень деликатно направляет, он делает своего рода «коридор», ступить в сторону нельзя, но форма подачи крайне деликатная. Работать с ним было интересно, и время пролетало совершенно незаметно. И мне кажется, что нам удалось сохранить общее направление.